Ему не хотелось стрелять.
Ему очень хотелось СПАТЬ.
— Тверд... Воибор... Твердислав... Краслав... А впослед кто, князь? — спросил Хмур. Гоймир, стругавший палочку камасом, ответил, не поднимая глаз:
— Заткнись.
— Ты скажи мне....— начал подниматься Хмур, но замер. Йерикка положил ему ладонь на плечо.
— Сядь, — мягко сказал рыжий горец. Тихо сказал, но Хмур шлепнулся на место и, скривившись, потер руку:
— Здоров ты... И все одно — мне знать охота, как дальше станем?!
Гоймир полюбовался палочкой и, спрятав камас, переломил ее. Забросил обломки подальше в ручей со словами:
— Дождь перестал. Драться.
— Не вижу, что с чем, — сообщил Резан, подошедший с пулемётом на плече.
— А ни с чем. Одно сказал — драться станем. И сказал, что дождь перестал. То ли не в радость оно никому?..
...Они ушли из веси вчера, оставив позади мертвый десант и пустые дома. Ушли вовремя — следом за ними два штурмовика шарахнули по веси бомбами и еще чем-то, от чего ребят в спину толкнуло упругой, горячей волной. А весь горела и сейчас — дым стлался в небе, его и отсюда было видно.
Гоймир понимал своих людей. Воевать БЛИЖЕ к дому было, как ни странно, тяжелее, чем ДАЛЕКО от дома. Лучше и не думать... Закроешь глаза — и вот она, калитка, за которой — родной пятистенок с окнами, глядящими мимо яблонек, заботливо сохраняемых в самые лютые зимы... Да, что-то зима запаздывает, заставил себя настроиться на дело Гоймир. Плохо. Зимой данваны не вояки, их рабы — тем более. Зима — это победа. Но до зимы еще надо дожить — а кто доживёт? Кто следующий, князь? И, как недавно Хмуру, ответил Гоймир себе: «Заткнись!».
Олег, держа автомат на коленях, шарил по карманам, заглядывал в подсумки, крошно и тихо чертыхался. Богдан шепнул:
— Не то потерял что?
— Похоже, — так же тихо ответил Олег. — Зажигалку. Кажется, в веси... Черт, жаль, мне ее Бранка подарила, я к ней так привык...
Война! Потерянную вещь бывает жальче, чем погибшего товарища — и не от бессердечия. Просто война на то и война, чтобы на ней убивали. А вещь, да еще любимую, жаль всегда. Поэтому Богдан кивнул понимающе.
— Сходить, что ли? — поморщился Олег.
— «Не хочу, чтобы люлька досталась вражьим ляхам»? — спросил Йерикка, слушавший разговор.
— Грамотные, чай, — проворчал Олег. — Читали. Вот именно это и читали. И даже понравилось... Уговорил, не пойду.
Йерикка поднял руки вверх. Богдан любопытно поинтересовался:
— Что читали?
— «Тараса Бульбу», — пояснил Олег и, видя недоумение друга, продолжил разъяснения: — Это книга писателя Гоголя. Про войну с поляками... ну, народ такой. Там главный герой — казачий командир Тарас Бульба, фанатик вроде нас, грешных, собственного сына за предательство кончил. Его потом поляки на костре сожгли живьем, а попался он в плен из-за того, что от погони уходил, а от пояса отвязалась трубка — люлька называется. Ну, он закричал, это самое, что Йерикка сказал, спрыгнул с коня, начал трубку искать, тут его и скрутили.
— Одно почитаю потом, — решил Богдан. — Такое название и есть — «Тарас Бульба»?
— Угу, — вместо Олега ответил Йерикка, — у меня есть, я дам.
Резан тем временем спросил Гоймира — достаточно громко, чтобы привлечь общее внимание:
— Как теперь? На Тёмную пойдём? Или на Перунову Кузню? Куда кости кинем?
Олег непонятно для остальных засмеялся. А Хмур довольно громко добавил:
— Иль уж — где-то наши кости лежать станут? То поинтереснее будет...
Гоймир встал:
— Переберемся за Ольховую. Да и на Темную Гору пойдем.
Погода чудила. Светило солнце, Земля на открытых местах подсыхала, курясь паром, прямо на глазах. В рощах щебетали птицы, вид с холмов на голые поля и медно-красные с золотом рощи настраивал на умиротворенный лад.
— По-моему, — угрюмо сказал Йерикка, — эта погода — штучки данванов. Они могут ее корректировать.
— Зиму отменят, что ли? — удивился Олег. — Круто.
— Отменить не отменят, а задержат — сам видишь...
Чета выбралась на проселок. Пустынный в обе стороны, он обеспечивал хорошую слышимость, и мальчишки посбрасывали плащи, кольчуги, рубахи и куртки, оставшись почти все голыми по пояс. Большинство даже разулись — идти босиком по теплой и влажной земле оказалось приятнее, чем в мокрых кутах.
Умиротворённое настроение снизошло на всех до такой степени, что Гостимир хотел спеть, но Олег опередил его и проникновенным голосом затянул туристскую — под общие смешки:
— Восемнадцатый день ни корки —
Терпеливо несем эту кару!
Вот вчера доели опорки,
А сегодня сварили гитару.
Тяжело по горам пробираться,
(А голодными — бесполезно!)
Мы пытались поужинать рацией,
Но она оказалась железной...
Мы мужчины! Не потому ли
Так упрямо идём к своей цели?
Правда, трое на днях утонули,
А четвёртого — толстого — съели...
Закончив петь, Олег стащил жилет и, повесив автомат на голое плечо, а снайперку — за спину — начал исследовать ковбойку. Лицо при этом у него стало расстроенное:
— Кирдец моей рубахе, — сказал он догнавшему его Йерикке. — На глазах разваливается, а в горах я дуба дам. Придётся с убитого снимать... Твоя-то держится?
— Меня переживет, она же домотканая, — успокоил его Йерикка. И запнулся, покосившись на Олега. А тот понял, что хотел добавить друг — может быть, штопаная-перештопаная ковбойка Олега тоже переживёт хозяина...